Баллада о Георге Хениге - Страница 22

— Доставай скрипку! — приказал отец. — Сыграем вместе для дедушки Георгия!

— Мальки цар играет для мне? — спрашивал совершенно счастливый старик.

Разве я мог не играть для него! Я достал скрипку, настроил ее, и мы с отцом заиграли «Оду к радости», начиная с того самого, всем известного места «Обнимитесь, миллионы», это была единственная вещь, которую мы играли вместе с отцом. Голова у меня кружилась, я отбивал такт ногой, у матери блестели глаза, на лоб отца падали завитки волос. «Мальки цар! — говорил дедушка Георгий, — мой злати»... Отбивая такт ногой, я нечаянно задел, вернее коснулся его ноги, чуть выше щиколотки.

— Ауа! Ох! — вскрикнул старик и стал белым как скатерть.

Он откинулся назад, тонкие его губы посинели, глаза закатились, рот раскрылся, он почти застонал от внезапной невыносимой боли.

Отец опустил трубу и вопросительно взглянул на него. Мать встала, с тревогой спрашивая:

— Что случилось? Ты ударил его?

— Нет, — ответил я испуганно, — я нечаянно...

Я готов был заплакать, не понимая, отчего ему стало так больно — ведь я действительно едва коснулся его ноги...

— Дай я посмотрю, где у тебя болит?

— Не надо, просим, не хочу!

Отец все же присел на корточки, завернул штанину и приподнял ногу старика.

Худая нога страшно опухла и почернела. Голень была замотана грязной тряпкой и завязана веревкой. Отец разорвал веревку. Тряпка упала, и обнажилась глубокая уже гноящаяся рана. Старик, наверно, все время испытывал жуткую боль.

— Что это?

— Собака соседа. Укусиль мне. Сосед бил сердити, зачем я не ушел из дома, и пустиль собаку. Я сказал тебе: не пускай дете, очень плохи животни. Плохи господин, шнапс пил, жена пила и собаку пустиль...

Отец медленно поднялся и сел, глядя куда-то мимо Георга Хенига. Оба они с матерью были белее фарфоровых тарелок, что стояли перед ними. Старик сидел с подвернутой штаниной, виновато опустив голову. Мне стало муторно, я представил себе всю сцену: громадный пес бросается на старика, красная пасть раскрывается, острые зубы впиваются в ногу, крик, искаженное от боли лицо, смех пьяных соседей — волосы у меня на голове зашевелились, я застыл от ужаса и смотрел на отца, ждал, что он предпримет, умолял его что-нибудь предпринять, заклинал его встать...

...И он встал, глаза его загорелись грозным огнем, он уже походил не на моего отца, а на сказочного силача, который побеждает драконов и всяких чудовищ, вот он прошел по коридору широким шагом, я бежал за ним, едва поспевая, он шел по улице Искыр к улице Волова, и сучья трещали на деревьях, листья слетали, под ногами его проламывался асфальт, я падал в ямы, выбирался из них и опять бежал за ним — кулаки его стали больше куполов храма Александра Невского, вот он перешагнул через один, через второй дом и наклонился над домом, в подвале которого живет Георг Хениг и рыжий негодяй со своей женой и страшным псом.

— Выходи, подлец! — крикнул он грозным голосом так, что в окнах задрожали стекла.

— Не боюсь я тебя, разбойника! — Рыжий выскочил на улицу, а за ним пес.

Отец дал пинка псу (тот повалился замертво), протянул руку и схватил двумя пальцами Рыжего за шиворот, поднял его к своим губам, вобрал побольше воздуха и дунул, голова Рыжего отскочила, как мячик, и покатилась по небу, задержалась на миг, стала вытягиваться и превратилась в собачью морду. «Гав! Гав! Гав!» — загавкала беспомощно голова Рыжего, а мой отец стукнул кулаками по столу и уткнулся в них головой. Мать плакала.

Мы с Георгом Хенигом сидели молча. Он от неловкости, я — потому что мне нечего было сказать и потому что я был очень, очень несчастен. Люди натравили собаку на беззащитного старика, никому не причинившего зла.

...Где-то далеко, в Чехии, расстилались зеленые луга и поля. Среди этих зеленых лугов возвышался старый замок. Возле него у могильных холмиков с крестами стояли люди, выстроившись в ряд, лица их были серьезны и печальны; а глаза устремлены сквозь пустое пространство далеко-далеко к старому подвалу с мокрыми стенами, на которых выступала вода, к продавленному дивану, где корчился от боли, где разговаривал с тенями и молился о том, чтобы смерть смилостивилась и поскорее пришла за ним, старый чешский мастер, основатель болгарской школы скрипичных мастеров Георг Йосиф Хениг.

*** * ***

Мать отвела Георга Хенига в поликлинику. Ему сделали укол, перевязали рану, хотели отправить его в больницу, но он ни за что не соглашался.

После обеда он лежал на моей кровати, а вечером, к моей великой радости, после долгих уговоров остался ночевать у нас.

— Ты что хочешь, — кричал отец, — чтобы этот изверг тебя до смерти довел? Образумься, дедушка Георгий!

— Не довел сегодня, не довел завтра! — упорствовал тот.

— Ладно! Хватит! Баста! Останешься здесь. Завтра я сам с ним разберусь.

— Марин, просим...

— Нет!

Отец повесил занавеску, разделившую комнату на две половины, как у Вражи и Стамена. Старик лег опять на мою кровать. Мы с родителями на их кровать: я — в одном углу, они — в другом.

Нам долго не спалось. В темноте слышалось прерывистое дыхание дедушки Георгия. Наконец, как мне показалось, он успокоился и заснул. Тогда я услышал шепот родителей:

— Давай оставим его у нас? — шептала мать.

— Не согласится, — отвечал отец.

— Пусть поживет неделю, две, может, ему понравится.

— Трудно будет.

— Я прямо не могу... Точно своего деда вижу... нисколько это не трудно. Где трое, там и для четвертого место найдется. Поговори с ним.

— Нелегко это. Сначала надо разобраться с этим извергом.

— Будь осторожен.